Следовало искать выпивку, срочно, как можно быстрее, пока есть силы идти и думать, а человек вместо этого побрел на юг, к мусорной свалке, сквозь нее, сквозь редкие чахлые кустарники, к заливу. Шел он медленно, а боль в нем копилась и копилась и человек знал, что пришла ему пора умереть и что жизнь прожита зря и что… И что хорошо бы поплакать, да уж нет в нем слез, одна пыль, что осталась от души и тела.
Океан был сер, как всегда, и непривычно тих, но все же урчал, не зло, не угрюмо, а так, словно бы солнышко его утетешкало, приласкало, почесало мохнатую спинку и убаюкало ненадолго. Человек потянул нечующими ноздрями и ему даже поблазнился запах водорослей… И такой свежий, как бы вовсе и не гнилой…
Ноги сами подогнулись возле сухого подходящего пня, когда-то переданного Стиксом в океанскую пучину, но его дешевая жертва не была принята, и прибой брезгливо вышвырнул корявый, изъеденный пресноводной гнилью комель на бабилонский берег. Пень высох за долгие годы, окаменел, сидеть на нем было вполне удобно.
Что сидеть, чего ждать? Надо погреться, набрать тепла для храбрости, да и… Мелко. Здоровый из сил выбьется, чтобы только по пояс зайти, а не то что утопиться. Но человек решил не поддаваться трусости, из архивов прежней жизни всплыло к нему знание: вон там, между высокими камнями, чуть дальше, дно резко уходит вниз, невелика пропасть, но и жирафу с головой хватит.
Что это? Что такое?.. Это зубы лязгают, — догадался человек, — это предсмертный ужас. Или похмелье, абстинентный синдром? Нет, солнышку тут не управиться, не согреть напоследок, надо идти, пока поджилки позволяют, больше ждать нечего. Человек разинул дрожащий рот и в голос заплакал, и побрел к воде… И замер.
Парус. Белый парус привлек внимание человека в тот миг, когда уже ничто, казалось бы, не имело значения в этом никчемном, добровольно оставляемом мире. Человек пошире распахнул прижмуренные было глаза, неловко отер слезы с глаз: какой-то странный парус, он прямо к берегу мчится и быстрый, невероятно быстрый, и… Это вовсе не парус! Это женщина! Женщина, в длинном светлом платье бежит по океанским водам, от океанского горизонта в сторону земли берег, в его сторону.
Такого не может быть! Человек потянулся было ущипнуть себя непослушной рукой, но пальцы задубели и он укусил себя за губу. И губа не почувствовала боли, а только язык впитал соленые слезы, совершенно реальные, настоящие, скорее всего даже грязные… Нет, она на самом деле бежит по воде, а платье у нее переливается и трепещет — не поймешь: то ли розоватого, то ли зеленоватого оттенка, то ли голубое. А сначала показалось, что белое…
Одна рука и и вслед за нею другая — сами опустились вдоль туловища, но человек устоял на дрогнувших ногах — любопытство победило обморок.
Человек понял про себя, что сейчас женщина подбежит поближе и растает в зыбкой субстанции прибоя, просто рассыплется на пену, брызги, блестки… Но женщина стремительно, едва не за секунды, пробежав чуть ли ни половину залива, запросто, словно с кочки, спрыгнула с гребня большущей волны и очутилась на песчаном берегу, среди пловучего сора и шипящих лоскутков прибоя. Она остановилась метрах в полутора от человека и ноги его сами подломились — чтобы ему кланяться полегче было, или от разрыва сердца умирать на ее глазах. Росту в ней казалось не менее двух метров, а в остальном — юная, стройная красавица, светлые волосы по пояс, платье выткано неведомыми цветами, глазищи изумрудные… Босиком.
Весна.
— Верно увидел, я Весна, кто же еще?. А я тебя тоже знаю! Я знаю как тебя зовут. — Женщина… нет, совсем еще девушка, девчонка, высоко и звонко рассмеялась. — Как ни встречу, ты все такой же чумазей! Чумазей, чумазей!.. А почему ты плачешь, мой славный? Тебе плохо?
— Да! — захотелось крикнуть человеку, — мне очень плохо! Я умираю. Но… но… но… мне… мне… я счастлив Тебя увидеть, Весна. Я счастлив, что в последний мой миг сознание изменило мне и подарило такое чудо. Мне… — Человек открыл рот, но ничего не сказал и разрыдался.
— Ты плохо одет и состарился. Ты плачешь, в то время как я пришла дарить радость миру. Ты часть этого прекрасного мира и также дорог для меня. Важен, дорог, любим. Не плачь же, я прошу тебя об этом. Я прошу!
— Да.
— Ты готов улыбаться и радоваться мне?
— Да.
— И никаких отныне мыслей о смерти?
— Нет.
— Ты сам это говоришь, своею волей?
— Да! Сам.
Девушка рассмеялась и захлопала в ладоши.
— Вот видишь, какой молодец! Мне надо бежать, Матушка торопит, а это — для тебя!
Человек робко поднял глаза: красавица Весна и не думала таять в воздухе и в сознании, в ее изящных пальчиках переливался цветок не цветок — кусочек радуги.
— Возьми же, мне пора. — С этими словами Весна наклонилась к человеку, вложила ему в пальцы трепещущий свет, наклонилась еще, приблизила свое прекрасное лицо к его лицу, мятому и грязному и… Какой волшебный аромат… Человек потом вспоминал и не мог вспомнить — был поцелуй или не был? Или был?.. Никак не вспомнить. Он тоже хотел поцеловать ей руку, но не успел набраться храбрости — она выпрямилась и побежала дальше, легко перепрыгивая препятствия в виде кустов, мусорных куч, обломков строительных конструкций и прочего околочеловеческого ландшафта. Вдруг остановилась, обернулась и помахала ему рукой издалека… И нет ее…
Человек опустил взгляд — рука пуста, только пальцы в щепоти покалывает… Нет, не больно, а напротив, приятно как-то, словно… Человек напрягся умом, чтобы подобрать слова, описывающие радость в пальцах, принявших подарок от самой Весны… Но мысль его вдруг свернула на прежний путь… И споткнулась. Нет! О, нет! Нет, не будет никакого самопогубления! Я жив, я Весну видел, я говорил с ней, ее подарок со мною, и… я тоже вспомнил свое… Я никогда его не забывал.
Меня Сигорд зовут.
Глава вторая,
в которой главному герою приходится трудно. Однако он уверен, что у волков, у братьев наших меньших, даже в самую лютую пору никогда не опускаются руки
Целый день до вечера Сигорд не пил и не ел и только к вечеру почувствовал жажду. От залива он без остановки бежал, спотыкаясь, к себе домой, чтобы огородиться от внешнего мира, чтобы никто не помешал ему вновь и вновь вспоминать дивную встречу, мгновение за мгновением переживать его и плакать теперь уже счастливыми слезами…
Бежал… Это так думалось, что бежал, а на деле — неуклюжая трусца, вот и все, на что он был способен. В легких пожар, почки ноют и колени разболелись… Но это все ерунда, абсолютная ерунда! Сигорд, человек обретший имя, брезгливо поворочал матрас, накидал сверху тряпки, которые он использовал ночами вместо одеяла, осторожно завалился на лежанку и принялся мечтать, вспоминать… Раз за разом, словно понравившуюся пластинку, десять раз, двадцать, тридцать — и все мало… Слезы ручьем — специальную тряпку для них, которая почище… И головная боль куда-то подевалась. Весенние сумерки мягко упали на город, Сигорд очнулся и попытался кашлянуть пересохшим горлом. Надо же, даже попить из корытца забыл! Сигорд утолил жажду привычно, из ручного ковшика и подумал вдруг, что пить можно и из стакана, либо из кружки. Даже нужно, и отныне, с завтрашнего дня он так и сделает: только из посуды. Жаль что лягавый погубил его «телескопчик», но и бог с ним, со стаканчиком, от соблазна-то и подальше. Он на свалке видел кружки, эмалированные, алюминивые, — взять, очистить и все.
Глина плохо счищается, да еще холодною водою… И зачем?
Да хоть цемент, черт побери! Хоть цемент — времени у него много, отскоблит! Затем, что не скотина!
Вода была холодна, и человек опять надолго закашлялся, а когда приступ боли в груди прошел, он уже спал, и Дому померещилось, что в эту ночь неподвижный скрюченный человечек… — как его там — Сигорд?.. — спал без кошмаров и с улыбкой.
И пришел новый день, и почти половину его Сигорд потратил на поиски эмалированной кружки. Будто назло, свалка предлагала вещи несвоевременные, но любопытные, даже полезные, как то: открывашка для бутылочного пива (берем, консервы вскрывать, не пиво), пластмассовая шкатулочка под визитки (нет, это потом, когда конкретно понадобится — придет сюда и опять найдет), пустая целая бутылка, и еще одна… Надо брать! И Сигорд взял, конечно, и бутылки, и открывашку, и даже вернулся за визитницей… Но потом опять ее выбросил — никчемушный хлам… Не успел оглянуться Сигорд, а руки, карманы и полиэтиленовый пакет забит всяким дерьмом — «на пригодится»! И действительно, все это может пригодиться, включая галоши и проволочную вешалку для одежды, а кружки как назло — нигде и никакой! Нет, он ее найдет!
Рядом с Сигордом рылись в мусорных и полупомойных руинах другие оборванцы, вроде как старожилы. То вдруг один забубнил, что «здесь все схвачено» и «вали отсюда перебежками», то другой взялся брататься и намекать на «проставку» за «прописку», но Сигорд был опытен, он разбирался в людях и обстоятельствах, среди которых ему пришлось жить все эти годы: первого он шепотом пригрозил почикать, кишки наружу выпустить, поскольку тот выглядел безопасным дохляком, хуже Сигорда, а второго попросту проигнорировал с разговорами, да еще взялся выхватывать у того из под носа всякую дребедень, как бы оттирать — тот, второй, сам и отстал, старушечьим голосом сипя себе под нос угрозы и вероятно, проклятия — Сигорд не вслушивался…
